В начале столетий христианской эры кафолическая природа вела к изумительному разнообразию видимой жизни Церкви. К сожалению, этот обширный всесторонний дух ранней Церкви долго не продлился, и разнообразие обрядов, однажды установленных в качестве наиболее приемлемых обстоятельств жизни Церкви, стало вместо этого проблемой. И расколы, и религиозная политика продвигали этот новый источник напряженности. Мы не можем не наблюдать длинную историю постепенного расхождения Востока и Запада. Мы должны обратить внимание, тем не менее, что одной из тенденций разделения Христианства было отождествление обряда с религией, или, по крайней мере, стремление к единообразию обряда как наиболее желанному и благоразумному состоянию дел.

Разрыв Востока и Запада начался в V столетии, когда христологические споры переплетались с либеральными проявлениями антиимперской политики, которая привела к отделению церкви Армении и Персии, а позже и Эфиопии, наряду с частями церквей Антиохии, Александрии и Иерусалима. Члены последних трех патриархатов, оставшиеся верными Империи и Церкви, в конечном счете, приняли византийский обряд. С разрывом между византийскими церквями и Римом отождествление обряда и религии стало, за некоторыми исключениями, фактом. Хотя на Западе этот факт и не развился в теорию, это привело к прагматической политике латинизации, что в результате одностороннего развития католичества продуцировало расколы.

Отрезанные от Запада расколом и Исламом, церкви Востока, в конечном счете, были вовлечены в анклавы национального партикуляризма, в котором обряд, вера, культура и национализм неразрывно переплелись в национальной Церкви как едином оплоте национальной и культурной независимости. Западу повезло больше: в качестве патриарха латинян фактически находился викарий Христа и видимый глава Церкви. Следовательно, раскол оставил Запад на правильной стороне, в тот момент, когда разделение стало фактом. Но последующее развитие Запада произвело в нем неудачные явления, от которых мы все еще страдаем сегодня. С потерей Востока Латинская церковь стала Католической церковью по умолчанию, и, без баланса Востока, одностороннее внешнее развитие католичества стало неизбежным.

Ганс Кюнг прекрасно описывает окончательный результат этого прогрессирующего сужения видимой кафоличности Церкви: «В то время, как Церковь, подобно Cв. Павлу, стала греческой для греков и варварской для варваров, она не смогла стать арабской арабам, негритянской неграм, индийской индусам, ни китайской китайцам». Он забыл добавить: она также прекратила быть в значительной степени греческой для греков. Латинский образ вещей стал фактически католическим, и если восточные христиане, возвратившиеся к единству, сохраняли свой ритуал, то они мало что делали для него еще по той простой причине, что католики совершенно не понимали, зачем это нужно.

Когда господство латинского мира стало фактом церковной истории, Католическая церковь стало казаться со стороны не сообществом церквей, объединенных общением друг с другом и с одной главой, викарием Христа; а как сильно организованная, высоко централизованная европейская институция. В этом контексте проблема воссоединения с Востоком иногда казалась не вопросом восстановления общения с отделенными церквами, а поглощения их Западным патриархатом.

Главной причиной такого неудачного развития был раскол. Если бы Восток остался в единой Церкви, возможно, этого не случилось бы. Фактически, если бы союз, установленный на Вселенском соборе во Флоренции в 1439 г. состоялся, ход истории изменился бы. Целью этого собора должно было стать установление полного воссоединения на общем основании с взаимным уважением к правам и обычаям всех. Но Восток, в конечном счете, отклонил Флорентийский союз, и эта тенденция сохраняется до сих пор.

Начиная с отклонения Флорентийского воссоединения, Святой престол заново восстановил общение с некоторыми членами каждой Восточной церкви. В своей деятельности, Святой престол торжественно поклялся уважать древнее кафолическое наследие этих церквей, и надеялся, что эти небольшие группы станут семенем и первыми плодами будущего общего воссоединения с Востоком. Эти надежды, к сожалению, не сбылись, потому что путь, которым эти группы развивались, начиная с возвращения в Католическую церковь, представлялся мало привлекательным некатолическому Востоку в качестве пути к единству. Следует честно сказать, что восточные христиане не всегда находили доброжелательный прием внутри Католической церкви. Невежественные католики часто смотрели на них с недоверием и подозрением, несмотря на напряженные усилия многих великодушных людей, которые помогали и защищали их.

Обнаружив себя определенно и непосредственно подчиненными латинскому большинству, восточные были просто беззащитны против вторжения латинских веяний и обычаев и постепенно многие из них утратили связь с духом их собственного наследия. Часто это было их собственным желанием. Они хотели прежде всего чувствовать себя «католиками» в мире, в котором это часто понималось как «латинянами»; они нелепо подражали латинским практикам, многие из которые были совершенно несовместимы с их собственной религиозной культурой, доказывая, что они также хотят быть полноценными католиками. Часто это следовало из провокационных действий латинян. Наконец, мы не должны недооценить огромное влияние просто чувства принадлежности к церкви, которая стала тотально западной. Никогда не было бы раскола, если бы обряды продолжали влиять друга на друга. Раскол сделал процесс взаимовлияний улицей с односторонним движением.